Джилл Шарфф о терапии объектных отношений с парами

Джилл Шарфф, известнейший психоаналитик и психотерапевт, специализирующаяся на терапии объектных отношений, делится жемчужинами мудрости, обретенной из обширной практики работы с парами и семьями в интервью Рафалю Миткевичу

Что такое Терапия объектных отношений?

РАФАЛЬ МИТКЕВИЧ: Джилл, вы известный психиатр, психотерапевт и эксперт по терапии объектных отношений. Вы являетесь автором и редактором многочисленных книг по терапии объектных отношений, так что не могли бы мы начать с базового обзора того, что собой представляет терапия объектных отношений. Для начинающих терапевтов этом может звучать как довольно сложные материи.

ДЖИЛЛ СЭВИДЖ ШАРФФ: «Терапия объектных отношений» — это довольно неудачный термин, но мы выбрали его в знак уважения к использованию Фрейдом термина «объект», который означает объект, на который направлено влечение в отношениях. В более поздние годы жизни Фрейд говорил об агрессивном и либидинальном влечении, а также влечении к жизни и влечении к смерти. Фэйрберн, который ввел термин «теория объектных отношений», говорил о том, что главная мотивация пребывания в отношениях для человека заключается не только в любви и надежности, но также в ощущении смысла. Это придает смысл существованию.

Не мать придает смысл младенцу, но младенец придает смысл матери, которая становится матерью лишь потому, что теперь у нее есть младенец, с которым она может устанавливать отношения и о котором может заботиться. Объектные отношения обозначают внутреннюю психическую структуру, которая развивается на основе этих ранних переживаний.

РМ: И наша задача как терапевтов заключается в том, чтобы находить эти внутренние структуры в своих клиентах?

ДШ: Вам не придется далеко углубляться в своем исследовании, потому что эти внутренние структуры большими буквами прописаны в актуальных внешних отношениях. Внутренние отношения действуют как своего рода дизайн, который заставляет человека воспроизводить его в своих актуальных отношениях — отчасти потому что это нечто знакомое и человек хочет воссоздавать то, что ему уже известно, а отчасти для того, чтобы прожить новый опыт, который, если он оказывается здоровым, интересным и сложным, может привести к новому научению, которое создает возможности для модификаций в изначальных объектных отношениях. Близкие отношения предоставляют возможность заново раскрыть для себя внутренние объектные отношения в новом измерении — в таком, которое может дать им возможность расти и меняться. То же самое относится и к терапии. Рафаль, это все еще звучит как очень сложные материи?

РМ: Да, немного. Складывается впечатление, что потребуется длительное время для того, чтобы размотать эти долговременные паттерны, и что терапия зайдет довольно глубоко.

ДШ: Глубокое изменение характера действительно занимает время. С парами для этого может потребоваться около двух лет.

РМ: Я сам практикующий терапевт и у меня есть и собственный опыт как индивидуальной, так и супружеской терапии, но, откровенно говоря, идея работы с парой на протяжении двух лет звучит как вызов.

ДШ: Что ж, это в большей степени для тех пар, которые стремятся к радикальному изменению. Некоторые пары, которые приходят в терапию, хотят лишь небольших подвижек. Они хотят уладить спор, решить, заводить ли ребенка, и это лишь вмешательство в связи с определенной фазой развития. Из-за проблемы развития они застряли и несколько сессий спустя вновь возобновляют свое движение. Но для других, у которых наблюдаются огромные сложности с отношениями, коммуникацией, установлением близких сексуальных отношений — эта терапия занимает больше времени.

РМ: Так что вы проводите разграничение между интервенцией, направленной на развитие, и глубокой терапией.

ДШ: Что ж, важно не делать слишком многого. Необходимо делать то, за чем люди пришли и в чем они нуждаются. Используя подход объектных отношений, который действительно работает на глубоком уровне, уже за несколько сессий вы можете продемонстрировать паре, что им может дать этот подход, если они выберут его использовать, если они выберут вложить свое время и усилия в нечто более существенное.

РМ: Как выглядят начальные стадии работы с парой?

ДШ: Для начала мы проводим консультацию — не терапию — потому что я хочу дать паре возможность решить, кажется ли им, что между нами хорошая совместимость, и я хочу продемонстрировать им свой стиль работы. Не каждая пара выбирает работать в контексте рамки объектных отношений, которая, по сути, представляет собой психоаналитическую рамку. Некоторым больше подходят краткосрочные методы или более структурированный подход или более прямой подход, и в этом случае я их перенаправлю.

РМ: Так что первый этап это консультация.

ДШ: Да, я встречусь с ними на две, может быть, на три сессии. Некоторые специалисты один раз встречаются с одним партнером, один раз с другим, и один раз с парой. Но, если для этого нет каких-то особых показаний, я предпочитаю просто работать с парой.

РМ: Как могут выглядеть особые показания?

ДШ: Если присутствует автономная индивидуальная психиатрическая проблема, например, глубоко укоренившаяся проблема химической зависимости, я могу выразить желание провести с этим человеком индивидуальную встречу, чтобы оценить степень проблемы и решить, не является ли для него оптимальным вариантом лечения индивидуальная терапия или, даже, возможно, программа реабилитации. Еще одно показание к этому — это когда вы работаете с мужем или женой терапевта. Иногда вы обнаруживаете, что не-терапевт очень сильно отстает от того, кто прошел обучение, в плане возможностей сообщать о своем эмоциональном опыте, и что иногда такому супругу может потребоваться индивидуальная сессия без своего партнера-терапевта, чтобы найти слова для того, чтобы сказать своему партнеру-терапевту.

РМ: Может ли парный терапевт объединять в себе эти две функции и заниматься индивидуальной терапией с одним партнером из пары, одновременно проводя терапию пары?

ДШ: Это можно совмещать, пока вы ясно осознаете, что вы привержены паре и что все то, что вы делаете с индивидуальным пациентом, возвращается на парные встречи. Что, например, конфиденциальность относится к паре, а не к индивидуальному члену пары. Так что, допустим, если человек рассказывает вам о связи на стороне, о которой он не рассказал своему партнеру, вы не будете передавать второму эту информацию лично, но предложите первому поднять этот вопрос на парной терапии. Если он заявляет, что не может, вы, скорее всего, окажетесь в ситуации, где у вас не будет возможности работать с парой, потому что, если у вас есть фрагмент информации, которым вы не можете воспользоваться, это блокирует вашу способность реагировать на все зацепки, ведущие к этому заключению, которое вы в таком случае не сможете сделать.

РМ: Вы также не сможете свободно ассоциировать, потому что некоторые направления свободных ассоциаций будут заблокированы для вас.

ДШ: Вы совершенно правы. На прошлой неделе я была в Польше и слышала, что Ассоциация семейной терапии на данный момент разрабатывает положение о конфиденциальности и то, как оно относится к парной и семейной терапии.

Бессознательная жизнь пары

РМ: Как вы оцениваете, подходит ли данная пара для парной терапии.

ДШ: Я обращаю внимание на то, как они реагируют на любые интервенции, которые я предпринимаю, на мою общую презентацию, на те связи, которые я провожу между текущими и прошлыми проблемами. Если передо мной человек, который не хочет иметь дело со своим прошлым, который говорит: «Прошлое осталось в прошлом, и я не хочу об этом думать», вероятно, это не самый лучший кандидат для терапии со мной.

Я могла бы сказать: «Хорошо, я могу попробовать поработать с вами исключительно над настоящим, но я знаю, что все, что сейчас происходит, имеет смысловые связи с тем, что происходило ранее, так что я не думаю, что такого рода терапия вам подойдет. Вы хотели бы попробовать и посмотреть, что я смогу для вас сделать, или вы предпочли бы попробовать что-то другое?»

Мне всегда нравится работать с парами, которые могут работать со своими сновидениями, но не все пары желают это делать. Некоторые думают, что их сновидения представляют собой их частную территорию. С моей точки зрения, когда индивид рассказывает свой сон в парной терапии, этот сон становится сновидением пары, которым пара со мной поделилась и которое помогает мне получить доступ к бессознательной жизни пары. Вся терапия объектных отношений в целом заточена на то, чтобы получить доступ к влиянию бессознательного на отношения.

РМ: Какова ваша техника для работы со сновидением пары?

ДШ: Ну, во-первых, я выслушиваю сновидение индивида. Затем я спрашиваю его о том, что приходит ему в голову в связи со сновидением. Затем я спрашиваю партнера, что приходит ему в голову в связи со сновидением. Затем они как пара обсуждают это сновидение, я выискиваю их ассоциации, мои собственные ассоциации, чувства, которые они вызывают у них и у меня, а затем конструирую интерпретацию сновидения и того, что она сообщает об актуальной динамике их отношений о том, на что они надеются и чего желают для себя в отношениях.

РМ: Мне всегда казалось, что работа со сновидениями отлично годится для индивидуальной терапии, но это открывает целый океан новых возможностей применительно к работе с парой. После того, как вы провели консультативные сессии и пара готова приступить к терапии, каков ваш следующий шаг?

ДШ: Мы договариваемся о частоте сессий — будем ли мы встречаться один или два раза в неделю. Мне нравится, когда сессия длится 45 минут, но для тех пар, которые приезжают издалека, мы можем работать на протяжении часа или полутора — что им лучше подойдет. Однако по предварительной договоренности, а не просто растягивая границы сессии: мы заранее договариваемся о том, какой будет самый лучший формат. Я не провожу письменного анкетирования. Я просто прошу их пройти в кабинет. Они садятся.

Видите ли вы мой кабинет? [Интервью проводится по Скайпу]

РМ: Разумеется, я вижу два кресла.

ДШ: Там располагаются два красных кресла. Они садятся в эти кресла. Я сижу здесь, рядом со столом. Вдоль стены находится кушетка. Некоторые пары садятся вместе на кушетку. Иногда один усаживается на кушетку довольно нарциссичным образом, а второй ютится на кресле. Как бы они ни сели, интересно, каким образом в пространственных терминах выражается их отношение ко мне и друг к другу.

Затем я прошу их говорить все, что они хотят. Я не задаю вопросов. Я просто слушаю и реагирую. Я думаю, что моя манера участия социально адекватна, она не вторгающаяся, недирективная. Она не является дистантной и аналитической, какими мы иногда представляем себе аналитиков. И я не спрашиваю их все время: «И что вы об этом думаете?»

Парное состояние сознания

РМ: Нет?

ДШ: «И что вы в связи с этим чувствуете?» Нет, на самом деле, у нас просто происходит разговор в открытом пространстве. И тогда время от времени у меня возникает конструкция того, что, на мой взгляд, происходит, и я демонстрирую им их повторяющиеся паттерны взаимодействия и то, каким образом они связаны с их ранним опытом. Каким образом они обращаются друг с другом как с людьми из прошлого или так, как те обращались с ними. Я сильно заинтересована в том, чтобы помочь им как паре сформировать то, что Мэри Морган называет «парным состоянием сознания».

Иногда приходят пары, которые раньше размышляли как пара, но которые из-за напряжения и жизненных стрессов и из-за возникновения негативных аспектов своего характера утратили эту способность. А иногда приходят и другие, у которых такой способности не было никогда. Они приходят в качестве двух отдельных индивидов. Каждый думает о том, что делает он или она, и не понимает, что брак — это отдельный феномен, в который вносит вклад каждый из них, который они подпитывают и которому придают форму. Если им удается научиться видеть это в таком ключе, брак сможет многое им предложить.

Партнеры должны не только любить друг друга и заботиться друг о друге, но также и заботиться о том партнерстве, которое они создают. Я не говорю о том, что пара должна состоять в официальном браке или обязательно быть повенчана, но, если они приняли обязательства по отношению друг к другу и укрепляют эти отношения, эти отношения, в свою очередь, будут питать и поддерживать их на протяжении жизненного цикла, а также при столкновении с разнообразными сложностями в связи с рождением первого ребенка, с тем, что первый ребенок покидает отчий дом, в связи с выходом на пенсию — с чем бы ни пришлось столкнуться на протяжении жизни.

РМ: Достаточно ли пройти один курс терапии или пара возвращается время от времени?

ДШ: Я думаю, что большинство пар, если они работают в терапии около двух лет и выходят на адекватный уровень развития, получает в свое распоряжение те инструменты, которые им потребуются при возникновении сложностей. Однако невозможно предсказать, с чем именно столкнет пару жизнь, и некоторые вещи перегружают ее адаптивные способности. В этом случае пара может обратиться за еще одной сессией или прийти на дополнительную серию сессий.

Смерть пары

РМ: Какие техники вы используете? Предлагаете ли вы интерпретации?

ДШ: У меня некоторая аллергия на термин «техники». Звучит так, словно это какие-то маленькие штучки, которые вы используете в зависимости от обстоятельств.

Я, скорее, понимаю технику в более общем смысле как определенный режим слушания, наблюдения, ожидания, удерживания тревоги, где я не перепрыгиваю к действию, избегаю директивности и всегда следую за аффектом. Всегда очень важно слушать то чувство, которое скрывается за словами. Мы делаем это посредством того, что прислушиваемся к тону и ритму речи, и, разумеется, к паузам и оговоркам. Меня также всегда интересует любой возникающий материал сновидений, который даст нам больше доступа к бессознательному. Затем мы ищем повторяющиеся паттерны взаимодействия. Мы называем их и затем просим пару поразмыслить о том, зачем им необходим этот особенный паттерн. Иными словами, какую защитную функцию выполняет этот паттерн и какая тревога лежит в его основе? Всегда также есть и еще один вид тревоги, который прячется за сознательной тревогой — а именно, в основе лежит главная тревога в связи с возможной смертью пары. В этом заключается главная тревога.

РМ: Смерть пары?

ДШ: Да.

РМ: Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?

ДШ: Пары обычно не думают об этом сознательно, но, в конечном счете, каждую пару беспокоит именно это. Индивид беспокоится, что его или ее патология разрушит пару.

Сознательно они беспокоятся о том, что их оставят, покинут, отвергнут, отодвинут в сторону, но в основе своей они беспокоятся о том, что пара будет разрушена. В каждой паре партнеры стараются не помнить о том, что один из них умрет первым, и ни одна пара не знает, кто из них останется в живых, когда это произойдет.

РМ: Разумеется, это пугает.

ДШ: Это очень сильно пугает, когда начинает проникать в сознание. Когда люди, возможно, на пятом десятке, начинают терять друзей — умирает один друг или один родитель и у человека есть возможность увидеть, что происходит с тем, кто остался, это осознание начинает надвигаться, тогда человек начинает осознавать это фундаментальное беспокойство.

РМ: Как вы работаете над развитием состояния сознания пары?

ДШ: Терапевт должен сформировать у себя способность беспристрастно относиться к каждому из индивидов — или быть одинаково пристрастным к обоим — но придерживаться главной приверженности отношениям пары. Более продвинутого парного терапевта отличает именно то, что он держит это в голове. Это кто-то, кто не позволяет перетянуть себя на одну из сторон и всегда остается нейтральным или, если все-таки втягивается, обращает на это внимание и может проинтерпретировать то, что только что произошло. Он обозначает произошедшее как отклонение от изначального намерения, что отражает характеристики того индивида, который это начал, и партнера, который позволил этому произойти — так как скорее всего это составляет паттерн, который происходит в отношениях. Таким образом, перед вашими глазами появляется лаборатория парной терапии, где вы можете это видеть, исследовать в их отношениях с вами, с парным терапевтом, который не инвестирован настолько сильно, как пожизненный партнер.

РМ: Держите ли вы в голове все эти концепты, когда разговариваете с парой?

ДШ: Нет. Я думаю, что вся эта теория находится у нас в фоне и, если мы где-то застреваем в работе с парой, то достаем теорию и смотрим на то, может ли она нам помочь. Но есть еще кое-что, о чем вы меня не спрашивали, что связано с сексуальностью..

РМ: Да, конечно.

ДШ: Я обнаружила, что многие пары — или, скорее, парные терапевты — на самом деле не задают вопросов об интимных отношениях пары. Если пара предъявляет сексуальную проблему, терапевт, разумеется, на это отреагирует, но он не задает вопросов об этом на этапе диагностики, а на мой взгляд важно это делать и не быть заторможенным в этой области. Интимная сфера — это такая же часть жизни пары и ее необходимо рассматривать наравне со всеми остальными аспектами. Также, если возникает специфическая сексуальная проблема, то в подход объектных отношений, который имеет главным образом аналитический характер, необходимо включить поведенческий компонент.

РМ: Я знаю, что это вряд ли поддается количественному измерению, но не могли бы вы рассказать нам об одном из своих самых значительных успехов и самых значимых провалов в качестве терапевта?

ДШ: Это довольно сложно сделать экспромтом. Я имею в виду, есть пары, которые расстаются — и, с одной стороны, это можно назвать провалом парной терапии. С другой стороны, это признание их дифференциации и того, что терапия помогла им прийти к этому очень болезненному решению. Называть это провалом или успехом — на самом деле сложный вопрос.

Когда пара покидает терапию в ярости или разочаровании на вас, это ощущается как провал. Это также огромная утрата, потому что у вас не остается возможности поработать с ними над этими сильными чувствами, которые, если бы они вернулись над ними поработать, были бы очень полезны для их отношений. Тем самым они уходят с идеей, что они поместили в вас плохой объект и там он и останется, а они будут освобождены от него. Разумеется, плохой объект всегда возвращается, но у них не будет возможности на самом деле над ним поработать. Вот это, на мой взгляд, выглядит как провал.

РМ: Да, это болезненно.

ДШ: Успех — это когда пара уходит, и вы больше о них ничего не слышите, потому что они справляются. Вы надеетесь на то, что это был успешный случай, но вы никогда не знаете наверняка, потому что часть нашей политики — это не проводить отсроченных осмотров, не вмешиваться в жизнь человека после того, как он завершил с нами контракт. Это один из печальных аспектов бытия парным терапевтом — вы не знаете, что с ними происходит, за исключением тех случаев, когда вы что-то слышите о паре случайно или когда они возвращаются в качестве родителей и хотят, чтобы вы поработали с их ребенком. У них как у пары все идет хорошо, но из-за того прошлого периода, когда все шло не очень хорошо, у их ребенка сформировались определенные личностные характеристики, которые теперь ему мешают. Так что вы видите остаток парной проблемы в ребенке.

Вы можете работать с ребенком, чтобы помочь ему возобновить движение по пути развития, но в то же время вы работаете с парой в качестве родителей и видите, как хорошо у них идут дела, и это является источником большого удовлетворения. Это можно назвать успехом.

РМ: Какой совет вы можете дать терапевтам-новичкам?

ДШ: Пойти на терапию.

РМ: Пойти на терапию.

ДШ: И на супервизию. И потом вы можете учиться и проходить курсы. Это постоянная работа. И, если перспектива работы с парой вас пугает, вы в этом не одиноки. Парная терапия — это самая сложная работа из числа тех, что мы делаем, потому что узы в паре очень крепки. Партнеры остаются вместе, потому что они совместимы на сознательном и бессознательном уровне.

Будучи парным терапевтом, вы часто чувствуете, что вы либо нарушаете границу, словно проникая в их спальню, будучи ребенком в эдипальной ситуации, либо вы чувствуете сильную исключенность, потому что не можете пробраться к ним. Вы чувствуете вину из-за того, что пытаетесь проникнуть в их отношения. Вы чувствуете спутанность, озадаченность, отверженность. Работать с парой может быть очень дискомфортно и, на мой взгляд, именно поэтому многие люди этого не делают. Именно поэтому я рекомендую проходить терапию и супервизию. Со стороны терапевта требуется большое количество личной терапии, чтобы понять, как конструируется его собственная личность и как он выражает себя не только в личных отношениях, но и по отношению к тем семьям и парам, с которыми он работает.

РМ: Джилл, большое вам спасибо.

ДШ: Всегда пожалуйста. Мне было очень приятно поговорить с вами.

Переведено с разрешения Psychotherapy.net

Перевод с английского Юлии Моталовой для NewPsy.org.

Русский перевод Copyright © 2021 NewPsy.org. Все права защищены

Клинический профессор психиатрии в Медицинской школе Джорджтаунского университета и преподаватель-аналитик Вашингтонского психоаналитического института. Cо-директор Международного института психотерапии и председателем Международного института психоаналитической подготовки. Ее частная практика в Чеви Чейз, штат Мэриленд, сосредоточена в области психоанализе детей и взрослых, а также на терапии пар и семей.

Клинический психолог, занимающийся частной практикой в ​​Гданьске, Польша. Получил образование гештальт-психотерапевта и включает в свою работу экзистенциальный подход. Помимо классических психологических знаний, черпает вдохновение из литературы, искусства и философии. Убежденный веган, бегун и триатлонист.