Отто Кернберг о психоанализе и психоаналитической психотерапии

Легендарный психоаналитик Отто Кернберг обсуждает психоанализ, психоаналитическую психотерапию и свои исследования по лечению расстройств личности с точки зрения объектных отношений в интервью Чандре Ранкин

ЧАНДА РАНКИН: Меня зовут Чанда Ранкин и мы с большим удовольствием приветствуем вас сегодня на интервью с Psychotherapy.net. Ранее вы говорили о том, что место вашего рождения — Вена, Австрия. Я хотела бы узнать, насколько социокультурная обстановка того времени повлияла на вас и ваше решение посвятить себя психотерапии и психоанализу.

ОТТО КЕРНБЕРГ: Для начала хочется отметить, что моя семья покинула Австрию, когда мне было десять лет. Нам пришлось бежать от нацистского режима. Мы сделали это в самый последний момент и иммигрировали в Чили. Я обучался психиатрии в Чилийском психоаналитическом обществе. Я впервые прибыл в Соединенные Штаты в 1959 году по стипендии Фонда Рокфеллера изучать научные исследования психотерапии с Джерри Франком в Университете Джона Хопкинса. Затем в 1973 году я переехал в Нью-Йорк и обосновался в Колумбийском университете. На сегодняшний день я являюсь директором Института расстройств личности, где мы занимаемся научными исследованиями личностных расстройств. Разумеется, в культуральном плане на меня во многом повлияли Австрия и Германия, однако, мое обучение на психиатра представляло собой интеграцию классической дескриптивной немецкой психиатрии и психоаналитической/психодинамической психиатрии. Позднее я погрузился в эго-психологию и работу Мелани Кляйн. Я также посетил Честнат Лодж, где познакомился с культурологической ориентацией: с перспективой Салливана, Фриды Фромм-Райхман, а также представителями эго-психологии/теории объектных отношений Эдит Якобсон и Маргарет Малер. Так что вполне естественным оказалось попытаться синтезировать подход объектных отношений, который занимал бы промежуточное положение между психологическим подходом Кляйн и так называемой британской «средней группой» или независимыми подходами. Затем много лет спустя к этому добавилось некоторое влияние французского психоанализа.

Золотая жила Кернберга

ЧР: Мне всегда было любопытно узнать, что есть такого особенного в работе с расстройствами личности, что привлекло вас до такой степени, чтобы сделать это фокусом работы всей своей жизни?

OK: Это представляет собой результат комбинации различных источников влияния. Наиболее важным, возможно, стал проект исследования психотерапии в Фонде Меннингера, к которому я присоединился и впоследствии стал им руководить. В рамках этого проекта проводилось лечение 42 пациентов — 21 получал психоаналитическую психотерапию, а вторая половина — стандартное психоаналитическое лечение. Так вышло, что многие пациенты, которых направили в Фонд Меннингера, страдали от тяжелых пограничных состояний. От тяжелых расстройств личности, которые на сегодняшний день называются пограничной организацией личности… этот концепт был изначально разработан Робертом Найтом и его коллегами. В этот проект было включено множество пациентов с тяжелыми личностными расстройствами, и диагноз ставился, как бы лучше сформулировать, быстро, и носил предположительный характер. Когда проект начал свою работу в 1954 году, не было никаких четко очерченных критериев, которые можно было бы использовать. Это было очень полезно, потому что оказалось, что половина пациентов в терапевтической выборке и половина пациентов в выборке, проходящей психоанализ, страдало тяжелыми пограничными состояниями.

ЧР: Какая удача для исследователей.

OK: Да. И для каждого из этих случаев собирались дословные транскрипты всех сессий на протяжении многих лет терапии. Большие толстые книги. Так что к тому моменту как я туда попал, у меня на руках оказались 42 подробно изученных случая и это была просто золотая жила! Я заметил некоторые закономерности в том, что происходит в терапии, и эти закономерности могли помочь постановке диагноза, так что я совместил свой интерес к теории объектных отношений с интересом к прояснению этой группы, чтобы сформулировать некоторые гипотезы относительно лечения. Затем мы провели статистический и количественный анализ данных проекта. Это предоставило мне важные подтверждения и опровержения моих гипотез.

ЧР: На тот момент не было ясного понимания этой категории пациентов.

OK: Нет, поэтому мне очень повезло работать с этой категорией пациентов. В начале этой работы я и сам не понимал, что вовлекаюсь в очень интересную тему.

ЧР: Как вы начали заниматься исследованиями нарциссических расстройств личности?

OK: На самом деле, случайно. Один из моих пациентов, с которым я работал как с учебным случаем в Психоаналитическом институте Сантьяго, Чили, получил диагноз обсессивно-компульсивной личности. Я оказался совершенно неспособен ему помочь — за годы работы он не изменился ни на грамм и воспоминания о нем преследовали меня. Затем я осознал, что он был очень сильно похож на некоторых других пациентов, с которыми я работал в Фонде Меннингера. Херманн ван дер Ваалс, который написал очень важную статью о нарциссической личности, сказал мне: «Это пациенты с нарциссической личностью». На тот момент никто не описал эти характеристики в литературе в достаточной степени.

Затем я взял в анализ еще одного пациента — он был в точности как мой пациент из прошлого — и на основе своего растущего на тот момент психоаналитического знания я разработал определенный тезис о том, как лечить этого пациента. Именно так я и разработал терапию нарциссической личности, диагностические наблюдения, дифференциальную диагностику между нарциссической и пограничной патологией и общее описание концепта пограничной организации личности. Так что это было сочетание везения и интереса.

ЧР: Это было очень насыщенное время и несколько вещей совпали одновременно и позволили этому случиться. Что или кто повлиял на становление вашего клинического стиля, который во многих отношениях кажется нейтральным, но не является пассивным или обезличенным?

OK: Один человек, о котором я еще не упоминал, и который на сегодняшний день известен очень мало, несмотря на то, что он был лидером американской психиатрии. Это Джон Уайт, председатель кафедры психиатрии Университета Джона Хопкинса на момент моего пребывания там. Он разработал метод клинического интервью, который вдохновил меня на разработку структурного интервью. Он был лучшим интервьюером из тех, кого мне доводилось видеть. Он начинал беседовать с пациентом и интервью продолжалось до тех пор, пока у него не складывалось ощущение, что он знает, что хочет делать. Интервью продолжалось от двух до трех часов. У Джона Уайта была манера сливаться с окружающей обстановкой, так сказать, исчезать. Он был очень прямым, очень честным и обладал глубоким пониманием других людей. Никакого шоуменства. Он просто задавал вопросы, которые позволяли пациенту развиваться. У него была огромная способность позволять пациенту развивать свою настоящую личность вместо того, чтобы задавать вопросы о том, что происходило 50 000 лет назад. Это также повлияло на мою манеру проводить интервью и отточило мой подход к исследованию актуальной личности.

Но, возможно, очень важным для меня также оказался восторг от того факта, что вот перед вами пациенты с тяжелыми нарушениями, которые разрушают их жизнь. Это бесспорный факт. Это не липовая патология для богатых пациентов, которым нечего делать кроме как ходить к психоаналитику. Эти люди не в состоянии удерживаться на работе, профессионально развиваться, сохранять любовные отношения. И вы способны изменить их личность и улучшить жизнь при помощи психоаналитической терапии и психоанализа. Я полагаю, что это крайне важный вклад психоанализа. И нам необходимо проводить эмпирические исследования на эту тему. Я крайне критично отношусь к отсутствию систематических и эмпирических исследований в области психоанализа.

Как люди меняются!

ЧР: Есть ли, на ваш взгляд, какая-то одна специфическая вещь, которая больше других способствует изменениям у пациентов с расстройством личности?

OK: В течение жизни люди сильно меняются при помощи здравого смысла, друзей, посторонней помощи, везения и хорошего жизненного опыта. Я думаю, что в случае тяжелых расстройств личности методы психоаналитической психотерапии и психоанализа обеспечивают наилучшие изменения посредством механизмов анализа переноса и отщепленных, диссоциированных примитивных объектных отношений, которые определяют диффузию идентичности и являются ее выражением. Эти методы способствуют нормализации идентичности пациента и интеграции его Я и представлений о значимых других. В данном контексте они позволяют продвинуться от примитивных защитных механизмов к более зрелым и укрепить эго-функционирование в области импульс-контроля, регулирования аффективных реакций и поддержки сублиматорной активности.

Так что я полагаю, что на сегодняшний день это, возможно, наилучший подход для обеспечения фундаментальных изменений личности. К нему есть как показания, так и противопоказания, не всем пациентам можно помочь. Я полагаю, что прогноз зависит от типа расстройства личности, от интеллекта, вторичной выгоды, тяжести антисоциальных черт, качества объектных отношений и от того, до какой степени человек достиг — или не достиг — сексуальной свободы. Так что есть ряд характеристик, которые влияют на показания, противопоказания и прогноз для отдельно взятого случая. На данный момент мы пытаемся разложить все это по полочкам.

«Обучение психотерапии летит псу под хвост»

ЧР: Вы часто подчеркиваете важность обучения, необходимости удостовериться, что терапевт знает, что делает, и с чем имеет дело в пациенте. Не могли бы вы высказаться на эту тему?

OK: Во-первых, да, в лечении пациентов я действительно крайне критично отношусь к хаотичному набору приемов на основе хаотичной теории. Каждый, кто изобретает терапевтический подход, изобретает собственную произвольную теорию терапии. На мой взгляд, это наносит ущерб нашей области, терапии, пациентам. Вдобавок ко всему, это плохая наука. Одна из вещей, которые мне нравятся в психоанализе — это то, что он представляет собой интегрированную теорию развития, структуры, психопатологии, которая годится для развития теории технических интервенций. Я не говорю, что это единственная такая теория, но это одна из сильных сторон психоанализа.

Я считаю, что, когда люди применяют разные техники из разных теоретических моделей, в итоге неизбежно создается хаотичная ситуация, в которой перенос и контрперенос начинают уводить отношения в том или ином направлении. Я не говорю, что таким образом невозможно помочь пациентам. Но вы не можете научиться тому, как сформировать некий подход. Я видел очень много плохих последствий этого. Потому что в таких случаях ваши техники не соответствуют потребностям пациента и вы немногое можете дать своим пациентам. Так что я предпочитаю, например, когнитивно-поведенческого терапевта с хорошо интегрированной теорией, которая применима к его полю работы, нежели одну из этих эзотерических школ, которые есть у каждого встречного. В нашей области очень много всяческого шаманизма, модных течений и шарлатанства. За это платят и это требует исследований. К сожалению, большая часть исследований краткосрочной психотерапии проводится не-терапевтами на непациентской выборке в университетской среде для публикации вымученных статей… так что исследования настоящей терапии в клинических условиях крайне ограничены… Я думаю, что в этом заключается наша основная задача. Я полагаю, что что нам необходимо разработать специальный метод для долгосрочной психотерапии, который может использовать специалист независимо от своей предыдущей подготовки. И провести его научную проверку.

Так что, касаемо обучения, я полагаю, что обучение должно фокусироваться на теории личности и личностных изменений, которая должна служить основой для техники. Потом ее необходимо применять к клиническим ситуациям.

ЧР: Что вы думаете о влиянии регулируемого медицинского обслуживания на психотерапию?

OK: В нашей стране обучение психотерапии летит псу под хвост под влиянием коррумпирующего воздействия «регулируемого медицинского обслуживания», хотя на самом деле главные усилия направлены в основном на регуляцию его стоимости. В условиях такого давления на сегодняшний день долгосрочная терапия стала уделом тех, кто способен позволить себе ее в частном порядке. Так что мы лишаем терапии значительный сегмент популяции. Я полагаю, что в будущем эта система распадется под воздействием своей коррумпированности и структуры. Это уже происходит. И что в долгосрочной перспективе наши знания и научное развитие психотерапии восстановит оптимальный уровень психиатрической и психотерапевтической практики. Я думаю, что на сегодняшний день мы живем таким беззаботным демократическим образом, в соответствии с которым происходят все процессы в нашем обществе. Это приводит к недоверию со стороны общественности, цинизму в профессии и нездорово для пациентов.

ЧР: Рассматривали ли вы способы обратить вспять эту тенденцию?

OK: Я думаю, что в долгосрочной перспективе ответом на это являются научные исследования. В моем Институте расстройств личности мы стараемся внести свой скромный вклад, проводя эмпирические исследования. Мы в рандомизированном режиме распределили три группы по 40 пациентов, у всех был диагноз пограничного расстройства личности. Одну группу лечили при помощи терапии, сфокусированной на переносе — это вид разработанной и протестированной нами психоаналитической психотерапии. Вторая группа получала DBT, диалектически-поведенческую терапию, разработанную Маршей Линехан для суицидальных пограничных пациентов. Третья группа получала поддерживающую психотерапию, которая опиралась на психоаналитические принципы. Мы собираемся провести сравнительный анализ этих видов терапии — не только для того, чтобы провести своего рода конкурс, но и для того, чтобы исследовать те процессуальные механизмы, которые связаны с механизмами изменения.

Я не считаю, что одни виды терапии «лучше» других, но есть специфические типы пациентов, которые лучше откликаются на одни, чем на другие, или что разные типы терапии могут быть одинаково хорошими на основе разных механизмов осуществления изменения. В этой связи я крайне критично отношусь к предположению, что главной причиной эффективности психотерапии являются ее неспецифические аспекты. Так как все исследования, которые приходят к таким заключениям, основаны на группах краткосрочных психотерапевтов крайне сомнительной природы. На данный момент никто пока не исследовал сравнение долгосрочной работы психотерапевтов на солидной основе, как я попытался обрисовать.

Критика СМИ и поп-культуры

ЧР: Возвращаясь к ранее обсуждаемой нами теме, не могли бы вы как-то прокомментировать то, каким образом психотерапевты изображаются в средствах массовой информации? Каковы ваши мысли по поводу того, каким образом психотерапевты изображаются в фильмах и на телевидении? В том же ключе вы отмечали, каким образом эклектизм в нашей профессии ведет к диффузии и неверному представлению.

OK: Общая тенденция такова, что в фильмах психотерапевты изображаются упрощенным и практически карикатурным образом. В нашей стране в большую моду на сегодняшний день вошел так называемый интерсубъективистский подход, где терапевт «ничего не скрывает» и человек оказывается под глубоким впечатлением от того, насколько терапевт реален. На мой взгляд, это отражает доминирующую культуру того, чтобы делать все быстро, немедленно, культуру веры, добросовестности, теплоты, веры в помощь ближнему. Это отличается от той реальности, где мы лечим пациентов, которые страдают от тяжелых регрессивных конфликтов, чья главная потребность заключается в том, чтобы разрушить терапевтические отношения, которые завидуют способности терапевта оказать им помощь— в фильмах практически не показываются такие случаи, за исключением тех моментов, где они показаны какими-то чудовищами и люди впадают в ужас. Также присутствует сильная, но уже не новая, критика психоанализа в современной культуре, которая звучит так, что «психоанализ — это длительная и дорогая терапия с недоказанной эффективностью и пациентам можно помочь краткосрочной терапией». Психотерапия также нередко представлена как шаманизм.

В то же время, сочетание важного развития биологической психиатрии, финансового давления, которое снижает доступность психотерапевтического лечения, а также культуральной критики субъективности и желание быстрых решений, адаптации — все это поспособствовало сокращению участия психодинамической психиатрии и психодинамической психотерапии и обучения психиатров. Это вернуло устаревшее расщепление между биологической психиатрией (которая центрируется на базовых исследованиях и фармакологической терапии) и психотерапией (которая оттесняется в другие профессии и становится оторванной от медицины и психиатрии). Я думаю, что это достойно сожаления. Это приводит к своего рода разделению на психику и тело, в то время как они должны быть вместе.

ЧР: Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом разделении на психику и тело?

OK: Влияние новых нейронаук на психотерапию понимается неправильно. На мой взгляд, с этими новыми открытиями связано большое количество преждевременного редукционистского возбуждения. Мы располагаем важными новыми открытиями в отношении центральной нервной системы в результате психотерапии, а также корреляции между психиатрическими расстройствами и функционированием мозга. Однако к настоящему моменту эти новые открытия пока не имеют практических выводов как для теории, так и для техники, технических интервенций, так что мы должны держать это в голове.

ЧР: Как вы рассматриваете проблемы дихотомии психика/тело применительно к клинической ситуации?

OK: Разумеется можно сказать, что они применимы к ней в том смысле, что улучшенное понимание нами нейротрансмиттеров способствовало созданию фармакологических препаратов. Это однозначно справедливо в случае шизофрении, тяжелых аффективных расстройств, в целом для депрессивных и тревожных синдромов, но не для расстройств личности и сопровождающих их многочисленных сексуальных сложностей и торможений. В этих случаях, напротив, лекарства оказывают весьма ограниченное воздействие на тревожные и депрессивные симптомы, однако, не оказывают совершенно никакого влияния на основную психопатологию. Иллюзия, что в конечном счете все будет вылечено таблетками, не нова, однако, я полагаю, что есть веские как теоретические, так и практические, клинические причины сомневаться в этом.

Вопрос любви

ЧР: Теперь мне хотелось бы перейти к иной области вашего интереса, которую вы исследуете в своей новой книге «Отношения любви: норма и патология». Мне очень любопытно, в связи с чем произошла такая перемена, и, действительно, в контексте вашей остальной работы книга о любви выглядит разительным сдвигом. Что послужило толчком к написанию данной книги?

OK: Как я упоминал во введении к этой книге, меня обвиняют в том, что меня занимают только темы ненависти и агрессии, так что я подумал, что было бы интересно написать о любви!

ЧР: Было ли интересно проводить исследование для данной книги и работать над ней?

OK: Было интересно, но также и довольно сложно, потому что когда я углубился в данный предмет, то осознал, насколько он сложен, и что мне придется отказаться от исследования многих областей из тех, что меня интересовали. Так что в этой книге есть ряд важных ограничений. В ходе наблюдений оказалось, что степень патологии расстройства личности — как у одного из партнеров, так и у пары в целом — не позволяет нам установить прогноз в отношении того, как у пары будут идти дела. Два совершенно здоровых человека могут образовать пару и это будет сущий ад, а два крайне нарушенных иметь замечательные отношения! Это клиническое наблюдение разожгло мое любопытство, потому что, разумеется, пограничные пациенты сталкиваются с этой проблемой — с проблемой создания пары, вступления в брак.

Меня также заинтересовал предмет сексуальных отношений, потому что я обнаружил, что существует два типа пограничных пациентов — здесь я использую этот термин в нестрогом смысле для обозначения тяжелых расстройств личности. Первый тип — это тип с крайне тяжелым первичным торможением любой сексуальной способности, где отсутствует способность к чувственной активации или наслаждению, где нет сексуального желания и способности к мастурбации. У этих пациентов был неблагоприятный прогноз, так как в терапии по мере консолидации укрепление механизмов вытеснения еще больше подавляло сексуальность. С другой стороны располагались пациенты с сексуальным промискуитетом — с полиморфной первертной сексуальностью, инвертированной сексуальностью, пансексуальностью, с мазохистическими, садистическими, вуайеристскими, эксгибиционистскими, фетишистскими, гомосексуальными, гетеросексуальными, любыми другими предпочтениями… складывалось впечатление, что у людей с такой хаотичной сексуальной жизнью прогноз будет ужасным, но справедливым оказалось обратное. У этих пациентов все оказалось просто отлично после того, как наладилось их личностное функционирование. Так что это пробудило мой интерес, откуда такое тяжелое сексуальное торможение, что с этим можно было поделать? А также более базовый вопрос о том, насколько партнеры могут поспособствовать дальнейшему закрепощению или наоборот сексуальному освобождению друг друга. Наверное, вкратце можно так сказать.

Из чего "сделан" хороший терапевт?

ЧР: Есть ли у вас мысли о том, какими личностными характеристиками должен обладать аналитик или терапевт для того, чтобы работать с тяжелыми расстройствами личности или даже легкими расстройствами личности?

OK: Это хороший вопрос. Оглядываясь на наш опыт, я могу сказать, что мы обучили множество терапевтов. У нас за плечами 20 лет обучения и супервизии. Я полагаю, что хорошими терапевтами могут стать люди с очень разным личностным складом. Я не думаю, что смогу сказать по этому вопросу что-то глубокое и радикально новое, чего не мог бы сказать любой другой человек с некоторым опытом в этой области. Я считаю, что, во-первых, необходимо, чтобы терапевт был умным, это помогает. Во-вторых, чтобы человек был эмоционально открытым. Важно, чтобы он был, с одной стороны, достаточно зрелой личностью, а с другой — открыт примитивному опыту, в противоположность крайне ограниченной личности. Было бы полезно, если бы терапевт не был чрезмерно паранойяльным, инфантильным или обсессивно-компульсивным. Хотя я говорю «чрезмерно», потому что у нас есть очень разные терапевты, но все они честны с собой и другими и готовы учиться. Следовательно, также полезно, если у человека нет чрезмерного патологического нарциссизма. Если терапевт чрезвычайно нарциссичен, у него не хватит терпения работать с очень нарушенными пациентами, а его способность к эмпатии ограничена.

ЧР: Но, похоже, что какая-то здоровая доза этих вещей необходима.

OK: Да, некоторые из нас занимаются исследованием данного вопроса. Однако у некоторых людей к этому просто талант, как у тех, у кого есть талант к игре на фортепиано. Я не знаю, что бы эксперты ответили на вопрос о том, какой тип личности необходим для игры на фортепиано? Есть люди, у которых есть такой талант. Некоторые люди способны заниматься этим практически без обучения. Когда они знают какие-то вещи еще до того, как мы начинаем их этому обучать, это чуть ли не пугает. Это плохо для нашей самооценки! У меня были терапевты, в которых чувствовались такие врожденные способности, что дело было за малым и они расцветали. Другим же никогда не удавалось ничему научиться несмотря на то, что это были умные и прилежные люди. И на данный момент я не могу выявить, в чем здесь соль. Однако мы можем это обнаружить.

Все очень просто, мы говорим человеку, который хочет пройти обучение: «Принесите нам видеозапись. Лучшую из имеющихся у вас видеозапись сессии с пациентом, который у вас в терапии». Мы разработали методы психотерапевтического взаимодействия, при помощи которых мы можем выявить, у кого есть талант к этому занятию. При помощи манулизированной терапии мы можем очень быстро оценить, способен ли терапевт придерживаться метода и компетентен ли он. Компетентность прослеживается в том, что терапевт говорит, ясно фокусируясь на том, что релевантно и делает это относительно быстро и глубоко. Релевантность, ясность, скорость и глубина. Эта комбинация сообщает нам о том, кто является хорошим терапевтом. Это очень просто и это работает.

Должен сказать, что некоторые опытные терапевты просто ужасны, а некоторые молодые студенты весьма неплохи. Это порождает следующую проблему: должен ли человек быть психоаналитиком, чтобы заниматься такого рода терапией? На мой взгляд, предварительная психоаналитическая подготовка полезна, но не является совершенно необходимой. У некоторых людей столько таланта, что они могут заниматься этим без психоаналитического обучения, однако, опыт личной психотерапии всегда полезен, особенно, если у человека есть определенные «слепые пятна» в какой-то области. Иногда психоанализ или психоаналитическая терапия помогает.

ЧР: Вы также пишете о том, как важна безопасность терапевта. На мой взгляд, это чрезвычайно важная тема и я не сталкивалась с тем, чтобы кто-то до вас писал об этом столь ясно. Способность почувствовать, когда безопасности что-то угрожает, кажется крайне важной. Так что все те вещи, о которых вы говорите — ваше самоосознавание, способность к инсайту в этой области, узнавать, когда там есть проблема, очень важны для собственной безопасности терапевта, а также для того, какую степень безопасности он может обеспечить своему пациенту.

OK: Совершенно верно. Это позволяет нам сохранять рамку терапии. Это совершенно необходимо. Терапевт должен сохранять контроль над терапевтической ситуацией. У терапевта есть реалистичный авторитет, который необходимо отделять, скажем, от авторитарности, то есть, злоупотребления своим авторитетом. Сейчас происходит своего рода культуральный переход к «демократизации» психотерапевтических отношений. На мой взгляд, это просто глупо. Потому что пациенты приходят к нам из-за нашей экспертности, иначе они просто не пришли бы, да и не должны были бы приходить. Есть разница между авторитетом и авторитарностью. Часть авторитета терапевта зависит от его способности поддерживать рамку терапии. Для этого совершенно необходимо обеспечивать нашу собственную безопасность. Когда вы работаете с тяжелыми расстройствами, это совершенно необходимо… сохранять свою физическую, психологическую, юридическую безопасность в нашей стране с ее выраженной склонностью к сутяжничеству. Это самая известная мне в цивилизованном мире параноидная культура. Я, конечно, не был в джунглях…

ЧР: Мы наверняка недалеко от них ушли!

OK: Возможно, ведь мы живем в очень параноидной культуре.

ЧР: Большое спасибо, что уделили время.

OK: Всегда рад.

Перевод с английского Юлии Моталовой для NewPsy.org.

Русский перевод Copyright © 2021 NewPsy.org. Все права защищены

Директор Института Расстройств Личности в Нью-Йоркском Пресвитерианском Госпитале, Вестчестерское отделение и Профессор психиатрии в Корнеллском университете. Кроме того, он исполняет обязанности супервизора и тренинг-аналитика в Центре Психоаналитического Обучения и Исследований Колумбийского Университета и является экс-президентом Международной Психоаналитической Ассоциации. Др. Кернберг был многократно награжден за свои заслуги в области психиатрии и стал автором и соавтором более двадцати книг.

Имеет докторскую степень в области клинической психологии Института Райта и CADC II. Она занимается частной практикой в Лос-Анджелесе в качестве консультанта по зависимостям. Др. Ранкин специализируется на работе с артистами-исполнителями и другими творческими личностями.