Стивен Хейс о терапии принятия и ответственности (АСТ)

с Тони Руманьером
Перевод: Анна Камнева

Тони Руманьер: Исходя из вашей практики, почему опытные терапевты, которые, возможно, уже владеют другими терапевтическими методами, изучают АСТ? Что такого предлагает им АСТ, чего нет в других направлениях?

Стивен Хейс: Я думаю, что есть несколько основных вещей, которые предлагает АСТ. Во-первых, вы можете работать с глубокими клиническими проблемами, но внутри прогрессивной модели, так что, вы продвигаетесь на новую территорию, имея последовательную дорожную карту. Второе касается личного отношения людей к собственным проблемам. Очень важно, чтобы работа, которую мы выполняем, не казалась нам фальшивой или, в каком-то смысле, пустой, и почти все практикующие АСТ, которых я знаю, воодушевляются работой, когда сталкиваются с проблемами в личной жизни. Они видят ее адекватность.
Несколько лет назад я выступал с докладом в Англии, и там был человек из английской программы лечения, основанной на доказательной медицине, который задал аудитории тот же вопрос. Многие из них поделились, что хорошо быть частью сообщества, которое не говорит с вами свысока и которое включает в дело ваши самые разные интеллектуальные интересы. Люди способны интегрировать свои интересы в области философии, эволюционной биологии, социальных изменений и преобразований, стигматизации и предрассудков в работу АСТ, что необычно.
Я думаю, что многие наши психотерапевты слишком сосредоточились на расстройствах из классификации DSM и тому подобном, особенно на том, что основано на фактических данных, и меньше заинтересованы в широком применении поведенческой науки ко всем видам проблем, связанных с человеческим поведением. Например, поразительное количество людей, интересуется теорией реляционных фреймов. Это сложный материал, очень занудный, и, похоже, он не заинтересует клиницистов. На самом деле, изначально они не заинтересованы, но когда работа требует, они начинают интересоваться ею. Почему язык такой? Почему наши умы так устроены? Почему эта модель работает? В ACT также существует сообщество ученых, они приезжают на конференции и представляют свои работы. Просто радостно быть частью группы, в которой есть такой аспект.

ТР: Как насчет терапевтов, работающих в КПТ, или с чисто поведенческой точки зрения? Сложно ли им перейти к философской стороне вещей?

СХ: Часть того, что интересно в ACT, заключается в том, что когда вы идете на конференцию Ассоциации контекстуально-поведенческой науки, которая является сообществом ACT, вы встречаете там своего рода «смесь фруктов, орехов и семян». Есть люди с гештальтистскими, экзистенциальными и гуманистическими взглядами, а также люди, занимающиеся бихевиоральной терапией и КПТ. Поскольку ACT в некотором роде возник из анализа поведения, сюда входят и некоторые довольно крутые бихевиористы – с большой буквы «Б». Однако из различных групп, я думаю, труднее всего приходится людям, практикующим традиционную КПТ, потому что мы отмахнулись от некоторых популярных методов КПТ, которые, по нашему мнению, не очень важны или не дают хороших результатов. Особенно обнаружение, вызов, оспаривание и изменение когнитивных представлений – этим мы не очень часто занимаемся. Им бывает трудно отказаться от этих методов, и может потребоваться некоторое время, чтобы приспособиться.
Мы можем проводить психообразование и когнитивную переоценку, но это слишком опасно и слишком близко к вещам, которые будет слишком сложно сделать и которыми клиенты иногда будут злоупотреблять. Можно подумать, что бихевиористы ненавидят философский аспект ACT, но на самом деле им он очень нравится, потому что они видят связь со своей традицией. И иметь возможность серьезно относиться к познанию – не пренебрежительно или редукционистски – это своего рода облегчение для них.

ТР: АСТ считается лечением, основанным на фактических данных?

СХ: Да, ACT и многие другие. Я имею в виду, что мотивационное интервью – это роджерианское мышление, расширенное до помощи, основанной на фактических данных. В учреждении за учреждением, в штате за штатом – от людей все чаще требуется, чтобы они доказывали, что их практика основана на фактических данных, и это, вероятно, еще более актуально в отношении всего мира. В некоторых частях Европы вы в принципе не можете практиковать, если не занимаетесь тем, что входит в список доказательных методов лечения.

Процессы и процедуры ACT позволяют вам приспосабливать то, что вы делаете, к потребностям конкретного человека, создавать что-то на лету и делать то, что имеет для вас клинический смысл, и при этом знать, что вы практикуете в рамках доказательной медицины. Приятно, что не нужно проверять свой разум и оставлять за скобками некоторые более глубокие клинические проблемы, которые вас интересуют. Вам не нужно преуменьшать или игнорировать сложность человеческих существ, чтобы включить их в список методов лечения, основанных на фактических данных.

ТР: Вы упомянули, что ACT – это прогрессивная модель. Можете ли вы привести конкретный пример, что это значит или как это будет выглядеть в терапевтической работе?

СХ: У нас, терапевтов, есть тенденция входить в курс дела с клинической точки зрения – с нашим личным стилем и нашими знаниями – и привыкать к этому. Это не так уж плохо, но всегда будут возникать проблемы из-за случаев, до которых мы не можем добраться, пациентов, с которыми мы не знаем, как и что делать, сложностей, которые не поддаются нашим методам. И, цитируя песню Боба Дилана: «Если ты не занят рождением, ты занят умиранием». Таким образом, прогрессивность, о которой я говорю, заключается в том, что мы, как по отдельности, так и в целом, становимся все лучше и лучше и все больше и больше способны справляться со сложными и трудными задачами, не вынося за скобки то, что вы уже знаете.
Поэтому многие из подходов, основанных на фактических данных, в основном предлагают людям принимать целиком все, что придумал какой-то основатель. Честно говоря, я не думаю, что это необходимо, полезно или даже разумно. Мне нравится говорить людям, когда они проявляют интерес к ACT: «Вы найдете свою собственную работу внутри этой работы. Есть причина, по которой вы здесь, и если это не так, тогда вам следует уйти». Как только вы увидите эту связь, вы сможете ее развивать. Вы можете делать что-то новое, и все сообщество поддержит вас.

Я думаю, что наш общинный подход – одна из причин, по которой ACT так бурно развивался на протяжении многих лет. Люди привносят самые разные идеи, и мы продолжаем что-то добавлять, что-то убирать, что-то изменять и расширять, чтобы было ощущение, что мы делаем больше и лучше, и что мы все являемся частью этого. Это тот вид прогрессивности, о котором я говорю.
Быть частью сообщества, занимающегося развитием знаний, это захватывающая вещь. Если вы посмотрите на людей, которые активно работают в мире ACT, то увидите, что мы являемся тренерами и писателями, учеными и исследователями, а также действительно опытными клиницистами. Мы движемся вперед таким образом, чтобы это было связано с сетью. Я называю это сетчатой моделью, это паутина или сеть, в которой каждый маленький узел выполняет свою часть задачи по улучшению по мере продвижения вперед.

ТР: ACT уделяет гораздо меньше внимания психиатрическим симптомам и диагнозам, чем многие или большинство других методов. Можете ли вы рассказать об этом, а также о своих мыслях по поводу изменений в новом DSM-5?

СХ: Мы не пьем «Кул-Эйд» [1], который нам предлагают, начиная с DSM-III. Не то чтобы, конечно, было бесполезно иметь какую-то терминологию или нозологию, но это слишком. У нас нет никаких функциональных сущностей внутри этих синдромов. Никаких болезней – никаких – не возникло. И в этом весь смысл этой синдромной игры – привести вас к причине болезни, чтобы вы могли отреагировать надлежащим лечением. Честное рассмотрение этого вопроса указывает на то, что это провал на миллиард долларов.

АСТ основана на психологии нормальных людей. Я думаю, у нас есть все основания полагать, что большинство вещей, с которыми люди борются, основаны на неспособности вызвать нормальные психологические процессы. Не то чтобы не было аномальных процессов, конечно, они есть. Но если вы возьмете, к примеру, нашу чрезвычайно полезную человеческую способность решать проблемы – анализировать, классифицировать, прогнозировать и оценивать вещи – этот процесс, когда он применяется к внутреннему миру, может стать очень токсичным. Это превращает вашу жизнь в проблему, которую нужно решить. Как только вы начнете сосредотачиваться на своей печали, тревоге или своих побуждениях, ваши процессы решения проблем окажутся где-то между бесполезными и патологическими. Они увеличат ваше внимание к вещам, которые являются лишь небольшой частью происходящего, и создадут такие самоусиливающиеся циклы – например, чем больше вы пытаетесь не думать о вещах, тем больше вы на самом деле думаете о них.
Если вы сосредоточитесь на психологии нормального человека, как это сделали мы, мы думаем, что избегание переживания составляет около 25 процентов различий почти во всех основных синдромах. Но это также определяет, можете ли вы освоить новую компьютерную программу, комфортно ли вам в ваших отношениях и так далее. Мы должны покопаться и посмотреть, что это за процессы и как мы можем управлять ими, потому что невозможно – да мы бы даже не захотели – их ликвидировать.
Решение проблем, например, слишком полезно для нас, чтобы вынести его за скобки, но нам нужно научиться вежливо отказываться от соблазна нашего разума использовать репертуар решения проблем, предназначенный для нормального потока эмоциональных и когнитивных событий. Это очень сложно, но люди могут научиться этому. Люди, обладающие умом, изучили ряд методов для этого, и мы нашли несколько дополнительных инструментов, которые человек может легко интегрировать в свою жизнь. Используя эти инструменты, люди могут стать более психологически гибкими, более способными переключаться со страха и избегания на то, о чем они больше всего заботятся и чего хотят от своей жизни.

Поэтому наш подход – в противовес медикализации человеческих страданий с помощью DSM – состоит в том, чтобы попытаться разобраться в процессах, которые сужают или расширяют человеческую жизнь, и научиться их измерять, чтобы мы могли начать обучать людей использовать их для дальнейшего развития. Люди не обращаются к психотерапевту, когда жизнь движется вперед разумными темпами; они обращаются к нему, когда жизнь застревает или движется вспять. И дело не в том, что их вылечивают или исправляют, потому что люди не сломлены, их не нужно исправлять. Им нужна такая поддержка, с которой они смогут расти и со временем лучше справляться с тем, что их действительно волнует – их дети, их работа, их интимные отношения, их чувство участия и связи с окружающим миром. Этого просто не найти внутри синдромальной модели. Это не значит, что вы не можете использовать генетику, эпигенетику, физиологию и неврологию при разработке своего лечения, но не для того чтобы обнаружить аномальные процессы.
На самом деле мы открываем для себя богатство человеческого опыта, и то, что движет вас вперед и назад, и как мы можем получить основанные на доказательствах процессы, связанные с доказательными процедурами, которые компетентные врачи смогут творчески использовать. Не для того, чтобы вылечить тебя, а для того, чтобы преодолеть препятствие. У нас будет своего рода модель «семейного стоматолога» – если у вас снова возникнут проблемы, если вы окажетесь в тупике, возвращайтесь обратно. Что также интересно в работе АСТ, это то, что любой, кто реагирует на нее, скорее всего, будет реагировать еще лучше в следующий раз, потому что одни и те же основные процессы появляются снова и снова. Часто достаточно просто напомнить людям о прогрессе, которого они достигли в прошлом – научились быть более открытыми, более осознанными и активными в своих ценностях, чтобы помочь им преодолеть новый барьер, с которым они столкнулись в своей жизни.

ТР: Недавно я просмотрел кучу литературы об использовании ACT при зависимостях. Каков подход ACT к зависимостям?

СХ: Это захватывающая область. Существует около 10 или 12 контролируемых исследований по борьбе с зависимостями – несколько очень сильных исследований по курению, а теперь и по другим областям аддиктивного поведения. В недавнем исследовании, опубликованном в Journal of Consulting and Clinical Psychology под названием «Снижение чувства стыда при зависимостях: Тише едешь, дальше будешь», мы показали, что вы можете сосредоточить методы ACT на снижении чувства стыда и самостигматизации. Мы провели рандомизированное исследование в стационарном отделении, сравнив его с лечением по программе «12 шагов», также в условиях стационара, и вмешательства ACT привели к снижению количества дней употребления психоактивных веществ и более высокой посещаемости лечения при последующем наблюдении.
Когда имеешь дело с тяжелой формой злоупотребления психоактивными веществами, работа со стыдом имеет решающее значение, потому что эти люди причинили много вреда не только себе, но и своим семьям, своим детям, своей работе – всему, что их больше всего волнует. По нынешним временам невозможно попасть в 28-дневную стационарную программу – по крайней мере, в Неваде, где преобладают ковбои-консерваторы, – не создав при этом настоящих разрушений. Вы, вероятно, уже потеряли работу и все остальное, и, скорее всего, кто-то другой оплачивает счета за ваше лечение.

Чувство вины на самом деле предсказывает положительные результаты при злоупотреблении психоактивными веществами, но стыд – нет. Когда вы совершаете поступки, наносящие вред другим, чувство вины – вполне подходящая эмоция; это то, что нужно иметь и испытывать, и это может помочь вам переориентироваться на то, что важно в вашей жизни, и что вы можете сделать, чтобы навести порядок в беспорядке, который вы создали. Что добавляет стыд, так это фразу «я плохой» – своего рода обобщенное представление о себе как о сломанном организме. Это токсично и предсказывает плохие результаты.
Нормальный, разумный способ, которым человеческий разум пытается решить эту проблему, это отговорить себя от стыда. Решение Стюарта Смолли [2]: «Черт возьми, я достаточно хорош, и люди любят меня». Но это форма подавления, и она может сломаться, как карточный домик, когда люди бросают лечение, потому что оно не основано на более глубоком наборе ценностей.
То, что мы делали изначально в наших группах, состояло в том, чтобы замедлить процесс, научиться просто наблюдать за умом, наблюдать за всей этой болтовней, пустыми угрозами, стыдом и обвинениями, а затем углубляться в ту часть, которая полезна, и отбрасывать то, что не подходит. Это в некотором смысле отрезвляет людей.

Это что-то вроде смирения, которое приходит, когда вы вдыхаете боль своей собственной истории и своей собственной зависимости, а затем совершаете этот скачок открытости. Вы знаете: «Я готов совершить прыжок веры в то, что я достаточно большой, чтобы испытывать это чувство», а затем – намеренно двинуться к более осознанному месту, чтобы теперь переключить мое внимание на то, что мне глубоко небезразлично. Тогда шаг за шагом, день за днем – как я собираюсь туда попасть? Это перекликается с некоторыми более глубокими частями традиции «двенадцати шагов». Нет ничего в двенадцатишаговой программе, или, по крайней мере, в ее версии в «Большой книге» [3], что противоречило бы ACT, но эти принципы не всегда применяются в лечебных учреждениях.
У людей, участвовавших в наших группах ACT, уровень их стыда на самом деле снижался медленнее, но он продолжал снижаться и после лечения, так что в итоге их показатели были лучше. У тех, кто не входил в наши группы, уровень стыда снижался быстрее, пока они находились на лечении, но количество рецидивов после лечения – был выше.

ТР: Значит, работа с осознанностью действительно необходима для АСТ и, в частности, для процесса уменьшения стыда?

СХ: Очень даже. Что верно в отношении любой работы с осознанностью, так это то, что, если вы собираетесь открыться, будьте готовы обнаружить темные места. Вы не можете прятаться от самого себя, как раньше. Уход от самого себя создает проблемы, но открыть глаза и быть с самим собой, наблюдать за своими эмоциями, вскипающими и утихающими, быть более честным в том, что вы чувствуете, ощущаете, вспоминаете, думаете – это тоже будет сложно. Я думаю, что не случайно когнитивная терапия, основанная на осознанности, довольно хорошо работает для людей, у которых было три или более эпизодов депрессии, но она может быть недейственна для людей, у которых был только один депрессивный эпизод. Потому что вы собираетесь открыть дверь в подвал и спуститься в него, а то, что вы увидите там – не для слабых духом.
Если вы собираетесь сделать это, вы обнаружите боль внутри себя и боль снаружи; вы увидите несправедливость, вы увидите страдания вокруг себя. Вы зайдете в продуктовый магазин и увидите людей, у которых не хватает денег, чтобы купить нужные им продукты. Вы увидите проходящих мимо вас людей, которым трудно сделать следующий шаг, потому что они стары и испытывают физическую боль. Ваш взгляд на себя и других становится более многогранным, что, на мой взгляд, более честно.
Но мы не осмеливаемся взять эти восточные традиции и просто вбросить их в наши западные умы с идеей, что мы собираемся расслабиться и все время ходить с широкой улыбкой на лице. Это более наваристый суп, чем тот, который предлагает нам и нашим детям западная коммерческая культура, но это трудный путь. Это исследование, которое мы провели – со стыдом и зависимостью – показывает, как дать людям здоровый способ пройти этот путь медленно, но более уверенно. Таким образом, я думаю, мы привносим что-то новое в область аддикции, что, по мере того как оно станет более известным, будет полезно людям, работающим с зависимостями.

ТР: Интересно, что вы говорите о том, что осознанность открывает вам глаза на некоторые темные вещи в мире. Иногда, когда я слышу, как терапевты или другие люди говорят об осознанности и медитации, мне кажется, что они говорят об увеселительном круизе в страну блаженства или об этом образе Будды, выглядящего таким счастливым. Похоже, это не то, что вы имеете в виду в АСТ.

СХ: Это не так, и, честно говоря, это искажение этих традиций. Сострадательный подход к себе и другим имеет смысл только в том случае, если вы знаете, как это тяжело. Если это не связано с болью, при которой полезно сострадание, тогда это просто еще одно подавление, путешествие в самообман. Это своего рода психологический транквилизатор, который подрывает то, для чего он существует и то, что, как я считаю, нам нужно прямо сейчас.
Наука и технологии создают для нас сейчас такую проблему, что мы можем мгновенно увидеть на наших экранах все ужасные вещи, происходящие в мире. Разрушенные дома, оставшиеся после торнадо в Оклахоме, взрывы на Бостонском марафоне, лица жертв в Ньютауне – ваши дети видят это на своих экранах, и вы не можете выбросить все телевизоры, айфоны и все остальное, чтобы защитить их от этого.

Боль, которую мы испытываем сейчас, намного выше, чем то, с чем мы сталкивались. Ваши прабабушки и прадедушки не видели такого потока ужасных образов, осуждающих слов и болезненных событий, которые мы производим сейчас. Нам нужны современные умы для этого современного мира, но это не счастливое-пресчастливое, радостное-прерадостное, блаженное путешествие на пляж. Это более серьезно и трезво. «Серьезно» не в том смысле, что это не весело и не радостно быть живым и связанным с другими, но в том смысле, что это воздает должное богатству человеческой жизни. И это именно так с точки зрения АСТ.
У нас есть поговорка: «В своей боли ты находишь свои ценности, а в своих ценностях находишь свою боль». Когда вы соприкасаетесь с вещами, которые вас глубоко волнуют, которые вас поднимают, вы просто соединяете себя с теми местами, где вам могло быть и было больно. Если любовь важна для вас, что вы будете делать со своим опытом предательства? Если радость общения с другими важна для вас, что вы собираетесь делать с болью от непонимания другими или неспособностью понять других? Работа принятия и осознанности не успокаивает и не облегчает все это; вместо этого она дает нам открытость, заземление и осознание, для того чтобы мы были в состоянии двигать наше внимание в направлении того, чтобы не подавлять то, что нам небезразлично. Это дает нам возможность сделать этот скачок веры к тому, что мы можем заботиться, что у нас могут быть ценности, и никто не может остановить нас. Как писал Виктор Франкл: «Вы можете лишить меня всех внешних свобод, но вы не можете лишить меня способности любить и заботиться о других». Вы просто не сможете этого сделать.
Во время медитации искусственная тревога, которую мы накачиваем в наши жизни, иногда очень быстро отступает, и это нормально. Но иногда люди совершают ошибку и становятся «наркоманами» осознанности. Это психологический эквивалент транквилизатора и злоупотребление традициями. Я переживаю из-за того, что многие терапевты используют его именно таким образом. Важно иметь дополнительное измерение ценностей и заботы, сострадания, участия и изменения.

ТР: Говоря об изменении ситуации, в АСТ есть компонент социальной справедливости, о котором я не слышал во многих других терапевтических методах. Можете ли вы описать это подробнее, а также, возможно, привести некоторые конкретные примеры того, как это используется в помощи людям?

СХ: Я думаю, что это своего рода естественное продолжение АСТ. Те же самые когнитивные процессы, которые позволяют нам иметь чувство трансцендентности, единства или сознания – самоосознания «я здесь и сейчас» – основаны на способности видеть мир глазами других людей. Так что это не просто «я», это «я/ты». Есть социальное расширение сознания, которое происходит прямо в ходе осознания ваших собственных процессов, в которых вы внезапно начинаете осознавать тот факт, что люди вокруг вас страдают. Мы можем смоделировать это в лаборатории. Мы используем методы теории отношений с детьми, у которых нет чувства самости, и очень скоро начинает проявляться сочувствие. Я вижу своими глазами тот же момент, что и ты. Я учусь чувствовать свои чувства как чувства, в тот момент, когда вижу, что у тебя есть чувства, которые ты тоже чувствуешь.
Естественным продолжением этого процесса является то, что если я собираюсь больше принимать свои эмоции и пытаться идти с ними, следуя своим ценностям, то что насчет сложных эмоций, которые испытывают другие люди из-за того, что с ними случилось? Это не какая-то самостоятельная, отдельная, отрезанная, будто бы находящаяся где-то в углу работа; она простирается через время, пространство и людей.
Объективация, дегуманизация и предрассудки, естественно, связаны с такими вещами, как самостигматизация. Я упомянул, что мы проводили подобную работу с наркозависимыми, но мы также делали это с ЛГБТ-группами, с жертвами расовых и религиозных предрассудков. Это естественно, разумно и обоснованно – сделать следующий шаг к обузданию тех частей ума, которые приводят нас к объективизации и дегуманизации других.

Можем ли мы создать более сострадательный и основанный на ценностях мир, начав с себя, а затем расширяя его?
В нашем исследовании по уклонению от переживания мы обнаружили, что часть проблемы с людьми, которые предвзяты по отношению к другим, заключается в том, что они не могут принять точку зрения других. Они не переносят вида боли других, и предпочитают объективировать и дегуманизировать их, чем почувствовать то, что чувствуют они, чтобы знать, каково быть ими. Мы показали то же самое с социальной ангедонией; вы не заботитесь о том, чтобы быть рядом с другими, если у вас нет большого трио – хорошего принятия перспективы, сочувствия к другим и неизбегания боли. Так что вы можете видеть, как эта модель естественным образом приводит нас к заботе о вопросах социальной справедливости. В некотором смысле, это одно и то же.

Я не могу отрезать себя от других и объективизировать и дегуманизировать их, кроме как нападая на процессы, которые позволяют мне быть более открытым и принимать себя.
И это открывает нам дорогу, потому что никто не приходит на терапию со словами: «Боже, я бигот [4]. Что вы можете сделать для меня?» Но они приходят и говорят: «Я расстроен. Я чувствую себя оторванным. Я чувствую себя далеко отсюда». И оказывается, что объективация и дегуманизация других приводит к таким результатам для индивидуума.
Это происходит и с нами, как с врачами. Вы знаете, какие мрачные шутки звучат в комнате для персонала: «О, пришла пограничная Салли» «О, Боже! Только не Салли». Я понимаю, почему люди делают это, и не хочу указывать на них пальцем, но это очень близко к объективизации клиентов, обесчеловечиванию их для защиты от боли, вызванной невозможностью найти с ними контакт. Такое отношение становится предвестником выгорания и, в конечном счете, минимизирует вашу способность менять жизни других к лучшему.

ТР: Это интересно думать о терапевтах как об агентах социальных изменений. Вы тоже проводили исследования в этой области?

СХ: Наше самое первое рандомизированное исследование из современных – потому что у нас было несколько в 80-х годах, а затем мы ушли в тень на 15 лет, пока разрабатывали базовую модель и теорию познания и меры страха – было проведено парнем по имени Фрэнк Бонд из Лондонского университета. Он проводил исследования с людьми, которые работали в колл-центрах банков – очень тяжелая работа, большое давление и очень маленькая зарплата. Он провел сравнение ACT с программой, которая поощряла людей брать на себя ответственность за факторы стресса в окружающей их среде и вносить такие изменения, чтобы она стала более благоприятной. Очевидно, что ACT был более психологической моделью, и когда люди становились более открытыми, принимающими и ориентированными на ценности, они начинали требовать смены своих бригадиров. То, что заставляло людей быть маленькими и держало их в клетке, было страхом: «Что подумает мой босс, если я подниму этот вопрос?»
Ценности активизировали людей, и я горжусь тем фактом, что, выполняя свою работу, мы даем возможность людям, которые находятся в угнетенном или уязвимом положении. Мы показали это в нескольких исследованиях – если вы будете более открыты своим чувствам, более сознательны, более осведомлены, более внимательны и более привязаны к своим ценностям, у вас будет больше возможностей для продвижения вперед. Мы делаем это сейчас с расовыми, этническими, религиозными меньшинствами, а также с теми, кто имеет статус большинства, но кого волнуют эти проблемы.
Психотерапевты должны играть определенную роль не только в области психического здоровья, но и в обеспечении социальной справедливости.

Этот путь богаче, и я думаю, что многие терапевты разочарованы тем, что имеют дело с одним человеком за раз, в то время, когда общество просто не знает, как помочь людям стать более полноценными. В роли терапевта вы также можете быть частью социальных изменений, которые напрямую связаны с клинической работой, которую вы делаете.

ТР: Кажется, вы работаете над тем, чтобы сместить акцент с избегания симптомов на ценности. Я правильно понимаю?

СХ: Верно. Целостная личность – движущаяся к ценностям, а не избегающая или подавляющая какие-то чувства. Нет никакой кнопки «удалить». Говоря языком математики, это «сложение» и «умножение», а не «вычитание» и «деление». Если люди научатся складывать, преумножать и открываться, это значительно расширит их возможности.

ТР: Я видел на вашем сайте, что вы проводите исследование – изучаете эффект от тренингов для консультационных групп. Так?

СХ: Да. Люди начали применять к самому обучению те же процессы открытости, осознанности и ориентации на ценности, и сейчас у нас есть несколько исследований, показывающих, что мы можем применить эти методы к терапевтам, и тогда они будут лучше учиться. Психологическая гибкость важна для нас как для обучающихся, и мы внимательно относимся к процессу обучения и исследуем его, а не только то, как мы используем ACT для обучения различным психотерапевтическим и другим процессам, которые полезны для нас в нашей профессиональной роли. Это не просто вопрос изучения клинической технологии; мы пытаемся создать сообщество, которое развивает знания и использует эти процессы и процедуры везде, где они могут быть полезны людям.

ТР: Большое спасибо, что нашли время поделиться своей работой с psychotherapy.net.

СХ: Было приятно познакомиться.